— Я никогда не видел у вас эту драгоценность. Откуда она у вас?
— Я достала ее из своего сейфа, где она пролежала с момента твоей свадьбы. Ты по понятной причине ее тогда не заметил, поскольку смотрел только на Лизу, что вполне естественно.
— Но это же…
Привычным жестом Альдо потянулся за своей карманной ювелирной лупой, но тетушка остановила его:
— Не трать времени! Камень называется «Мазарини», и его носила Мария-Антуанетта. Именно это украшение я выбрала для сегодняшнего вечера. Мне показалось, что этому перстню будет приятно вновь ощутить атмосферу Версаля!
— Почему вы никогда о нем не говорили?
— Потому что не считала нужным! Теперь ты знаешь это, и я добавлю, что камень предназначается Лизе, как и большая часть моих украшений.
— Но это невозможно! У вас есть своя семья!
— У меня был сын, которого я видела очень редко, потому что его жена предпочитала жить в Испании, своей родной стране. Она вышла замуж во второй раз, и у меня нет других внуков, кроме твоих детей.
— И вы никогда мне об этом не рассказывали! Я знал, что вы не встречаетесь с сыном… и не любите говорить о нем, но не подозревал…
— Я хотела, чтобы так и было. Он отказался от Франции ради женщины, которая терпеть меня не могла. План-Крепен раз и навсегда получила приказ не затрагивать эту тему. Ну что, мы идем?
И они направились к выходу, но когда старая дама взяла его под руку, он нежно накрыл ее ладонь своей, а она ответила ему признательной улыбкой. Прямо держа голову в короне серебристых волос, она выглядела как королева — впрочем, для Альдо она всегда была королевой. Сегодня вечером он ощутил прилив гордости, услышав лестный шепот при их появлении. Маркизу сразу же окружили, хотя она предпочитала не бывать в большом парижском свете. Но эта великая путешественница, которую принимали во множестве дворцов по всему свету, обладала невероятным количеством родственников и во Франции, и за границей. Ей и Альдо отвели места на центральной трибуне, среди видных должностных лиц, министров и послов, тогда как Адальбер и Мари-Анжелин оказались слева вместе с некоторыми членами комитета, другие же сидели справа, что позволяло присутствующим, благодаря изгибу озера, видеть друг друга.
План-Крепен в изысканном муаровом платье, который презентовала ей маркиза, была этим вечером наверху блаженства. К тому же она провела долгие часы в обществе парикмахера и маникюрши отеля. Искусный шиньон, легкий макияж, жемчужное ожерелье — еще один дар маркизы — совершенно преобразили ее, и Адальбер сделал ей комплимент:
— Альдо прав, говоря, что вам нужно проявлять больше кокетства.
— Ну, в повседневной жизни это не обязательно, свобода движений для меня дороже. События столь долгого дня меня не пощадили, к тому же я чувствую себя словно на насесте, — сказала она, показав на свои лодочки с высокими каблуками. — В любом случае я никого не смогу ошеломить красотой, как вон та дама, — добавила она, обежав взглядом трибуны, и взгляд ее задержался не на официозной центральной, а на правой, расположенной напротив. — Посмотрите на соседку Жиля Вобрена.
— Вы говорите о леди Леоноре? Ну, это не новость, — рассеянно отозвался Адальбер, занятый изучением программы.
— Я имела в виду вовсе не ее. А ту, что сидит слева от него, с которой он сейчас разговаривает. Она просто великолепна, но я ее не знаю.
Адальбер поднял глаза, и брови его тут же поползли вверх.
— Вот это сюрприз!
— Вы с ней знакомы?
— Еще бы! Мы с Альдо гостили у нее в Ньюпорте. Он никогда не рассказывал вам о Полине Белмонт? Я хочу сказать, о баронессе фон Этценберг?
— Белмонты — это те самые люди, что возвели для себя копию французского замка? Кажется, за образец они взяли Мезон-Лафит!
— Именно так! Они очаровательны. Брат, Джон-Огастес, настоящий феномен: он коллекционирует парусники и купальные костюмы. Ныряет в океан трижды в день, а жена его тем временем танцует или играет на банджо. А Полина — скульптор.
— Да, Альдо в самом деле рассказывал нам о ней… Но никогда не говорил, что она так ослепительна!
— Наверное, не заметил, — буркнул Адальбер, отчетливо сознавая всю нелепость своего ответа.
Разглядывая прекрасную американку в роскошном и одновременно строгом переливчатом платье из муслина, усеянного крохотными хрустальными горошинами, с глубоким декольте, но без единого украшения на груди, наполовину прикрытой длинным прозрачным шарфом, он вновь ощутил острую тревогу, которую пережил в прошлом году. Взаимное влечение молодой женщины и его друга было столь очевидным! Полина — он поклялся бы в этом, положив руку в огонь! — влюбилась в Альдо, а тот пребывал в явном смятении и поспешил создать из океана преграду для прекрасной угрозы, перед которой не смог устоять. Видаль-Пеликорн был почти уверен в этом: пусть всего один раз, но все же не устоял. Несомненно, это произошло на заре, после бала в «Белмонт-Кэстл», когда Полина и Альдо оказались вдвоем в библиотеке…
Адальбер тогда, бесшумно подойдя к комнате, убедился, что дверь заперта на ключ… Два дня спустя они с Альдо сели на пароход, отправлявшийся во Францию. К великому его облегчению, потому что никогда еще счастье Лизы не подвергалось такой опасности. Полина обладала тем же оружием, что и она, — умом, чувственностью, благородством, культурой, смелостью, чувством юмора, безупречным вкусом и способностью любить безоглядно! И Адальбер с некоторым страхом предугадывал ту бурю, которая поднимется в сердце Альдо, когда они с американкой вновь встретятся лицом к лицу. А избежать этого нельзя…
Пока мадам де Ла Бегасьер, стоя на плоту перед музыкантами, произносила небольшой спич, приветствуя гостей с деликатной теплотой, Адальбер слегка наклонился, высматривая своего друга, но увидел только его профиль. Никакого сомнения! Альдо смотрел на Полину, а Полина смотрела на него. Никто из них не улыбался. Тем не менее Адальбер почувствовал, что между ними уже возникла невидимая нить. Он не слышал ни единой ноты концерта, а просто аплодировал вместе с другими. Им овладела одна мысль: Морозини должен вернуться в Венецию, и чем скорее, тем лучше! Оставалось только убедить его в этом…
В представлении с игрой световых лучей и при участии хористов Оперы, показанном в Деревушке, Альдо уловил немногое. Не услышал он и мелодий и арий Моцарта, Глюка, Гретри, виртуозно исполненных музыкантами и такими знаменитыми солистами, как Жермена Любен и Жорж Тиль. Музыка стала фоном для его грез наяву. Убежденный, что никто не обращает на него внимания, он не смог отказать себе в удовольствии любоваться Полиной: ее прекрасным лицом, хоть и спасенным от холодного совершенства слишком крупным ярким ртом, но таким чарующим, таким влекущим… Как сладко ласкать взглядом ее грациозную шею, на которой чуть подрагивает прозрачный шарф, ее тяжелые блестящие черные волосы, собранные узлом на затылке и заколотые искрящимся бриллиантовым полумесяцем. И даже осмелиться вспомнить с дрожью о том, чего сейчас увидеть нельзя, утонуть в серых озерах ее глаз, которые так часто обращаются к нему. Будь они одни в царстве этой роскошной ночи, благоухающей запахом тополей и роз, он бы без единого слова заключил ее в объятия, твердо зная, что она откроется ему так же естественно, как тем ранним утром в Ньюпорте…
Грезы его были прерваны шквалом аплодисментов. Он запоздало присоединился к тем, кто неистово хлопал…
— Если бы не открытые глаза, можно было бы подумать, что ты спишь, — заметила тетя Амели. — Ты впал в транс или это что-то другое?
— Не в транс, но близко к этому! Я задумался о том, какая странная атмосфера нас здесь окружает! Сколько гнусных преступлений на фоне такой роскоши и блеска!
— В таком случае ты, похоже, находишь в этом некоторое удовольствие? Я видела, как ты улыбался… можно сказать, блаженно. Неужели ты стал садистом?
Зеленые глаза старой дамы искрились лукавством, и она, видимо, пребывала в превосходном настроении. Альдо решил не портить ей вечер.