В просторном патио, озаренном сотнями свечей и маленьких масляных светильников, подчеркивавших великолепие азулехос [39] , князь Морозини оказался рядом с хозяйкой дворца и ее августейшей гостьей. Он легко забыл о певце, любуясь двумя прекрасными дамами, столь выделявшимися своей едва ли не нордической красотой среди темноволосых и смуглых людей. Самая знатная после герцогини Альба женщина в Испании, натуральная блондинка, какие нередко встречаются в Венеции, с точеными чертами лица и большими светлыми глазами, герцогиня словно застыла возле кресла своей повелительницы. И годы – а ей было уже тридцать шесть, и семикратное материнство оказались бессильны перед красотой и прелестями доньи Аны.
Золотистые волосы королевы-англичанки, лилейный цвет ее лица и цвета морской волны глаза чудесно сочетались с высоким андалузским гребнем, поддерживавшим ниспадавшие волнами кружева. Связанные узами настоящей дружбы – королева Виктория-Евгения была крестной маленькой – дочери герцогини Марии-Виктории, занимавшей пост придворной дамы, – почти ровесницы, обе женщины обладали безукоризненным вкусом и чувством элегантности, и казалось, будто они на самом деле сошли с полотна Гойи, чью эпоху, воспроизведенную в творениях великого художника, должна была воссоздать атмосфера великолепного празднества, устроенного в Каса де Пилатос, севильском дворце Мединасели.
Дворец совершенно очаровал Морозини. Он уже бывал в Севилье, но на сей раз прибыл сюда в составе свиты королевы по горячей просьбе ее царственного супруга.
– Ты оказал мне большую услугу, Морозини, – заявил Альфонс XIII, всегда говоривший «ты» тем, кто ему нравился, – и в благодарность я обращаюсь к тебе еще с одной просьбой: сопровождай мою жену в Андалусию! Сейчас у нее дурное настроение, Испания ее тяготит. Твое присутствие внесет приятное разнообразие. Бывают моменты, когда она скучает по Англии!
– Но я же не англичанин, ваше величество, – попытался сопротивляться Морозини, которого мало привлекала перспектива барахтаться в сетях сурового дворцового этикета.
– Ты венецианец с примесью французской крови. Это почти то же самое. К тому же ты не считаешь чай страшным ядом и так же ненавидишь корриду, как и моя жена... Ну а поскольку вам не подобает останавливаться под одной крышей, тебе забронируют апартаменты в палас-отеле «Андалусия»., где ты будешь моим гостем. Я тебе весьма обязан, – добавил король, приподнимая с письменного стола дивной красоты предмет: украшенную золотом и драгоценными камнями агатовую чашу с ручкой, представлявшей собой Купидона из слоновой кости с золотом, оседлавшего эмалевую химеру. Это и была та самая «услуга», за которую король хотел отблагодарить Альдо.
Двумя месяцами раньше таланты Морозини понадобились наследникам одного неаполитанского принца. Тот, как выяснилось, совсем разорился, и обманутая в своих надеждах семья решилась на то, чтобы продать невероятное количество разнообразного «барахла», скопившегося в некогда роскошном дворце, пришедшем теперь в полный упадок. Там можно было найти что угодно: от чучел животных, пустых клеток и чудовищных подделок под готику до восхитительного набора природных кристаллов, коллекции табакерок, нескольких достойных произведений живописи, а также чудесной старинной чаши. Собственно, именно она побудила Альдо приобрести всю эту свалку, чтобы затем уступить большую ее часть старьевщику. Чаша вызывала в нем смутные воспоминания о чем-то.
Смутное ощущение переросло в уверенность, когда после долгих часов, проведенных среди старых книг в тиши фамильной библиотеки, Морозини откопал наконец то, что искал: предмет прежде принадлежал великому дофину, сыну короля Франции Людовика XIV. Страстный коллекционер, принц бредил чашами, кубками, блюдами, ларцами – этими драгоценными жемчужинами времен Ренессанса и барокко. После смерти дофина в Медоне 14 апреля 1711 года Король Солнце счел справедливым, что, хотя покойный принц и отказался от своих прав на трон Франции, его младший сын, ставший королём Испании Филиппом V, должен получить хоть что-то на память об отце. И сокровища, упакованные в кожаные кофры с гербами усопшего дофина, тронулись в путь – в Мадрид. Там они и находились вплоть до царствования – впрочем, очень короткого – Жозефа Бонапарта, возведенного на испанский трон своим братом Наполеоном. Оставляя дворец, не слишком щепетильный корсиканец увез коллекцию в Париж.
Царствовавший после императора Людовик XVIII мог бы рассматривать сокровища, собранные во Франции одним из его предков, как ее национальное достояние, но, в надежде исправить поколебленные корсиканской бурей отношения между Францией и Испанией, предпочел вернуть их в Мадрид. К несчастью, вещи были небрежно упакованы и многое разбилось или было повреждено во время транспортировки. Хуже того: дюжина уникальных предметов исчезла. В том числе и агатовая чаша, украшенная двадцатью пятью рубинами и девятнадцатью изумрудами.
Идентифицировав таким образом свое приобретение, Альдо подумал, что было бы справедливо уступить его испанской короне, чтобы чаша воссоединилась с другими, уцелевшими после стольких перипетий реликвиями, хранившимися теперь в Прадо. Он написал королю Альфонсу XIII и в ответ получил приглашение.
Разумеется, с финансовой точки зрения это была невыгодная операция: короли всегда неохотно раскошеливаются, особенно если речь идет о покупке предмета, который, по их мнению, им и так принадлежит. Испанец не составил исключения: он притворился, будто чаша – это подарок, расцеловал князя в обе щеки с волнением, которое выдавала скатившаяся по его внушительному бурбонскому носу слеза, пожаловал ему орден Изабеллы II и, в конце концов, допустил «в свой круг». Иными словами, Морозини отныне считался другом короля, он сопровождал его величество в нескольких безумных поездках на мощных автомобилях, которые монарх страстно любил, и самое главное – был приглашен на королевскую охоту. Там Альдо имел возможность убедиться в особых талантах Альфонса XIII, обладавшего глазом орла и редкостной скоростью стрельбы. Охотясь влёт с тремя ружьями и двумя заряжающими, его величество нередко ухитрялся в считанные мгновения поразить сразу пять целей – две спереди, две сзади и пятую... где придется. Воистину это был лучший стрелок Европы. Так что же, получив столько привилегий, предъявить монарху счет, словно Альдо – простой лавочник? Морозини списал чашу в убыток и двинулся в Севилью в свите Виктории-Евгении, счастливый оттого, что снова встретится с семьей Мединасели и увидит Каса де Пилатос – одно из самых красивых творений из камня, воздвигнутых под небом Испании.
Выдержанный в средневековом мусульманском стиле, хотя строительство было начато уже в конце XV века, дворец, окруженный суровыми стенами, включал в себя два пышных сада с поющими фонтанами, несколько различающихся по стилю зданий, главный двор и восхитительный внутренний дворик (тот самый, где теперь выступал юный певец), ажурные галереи. При отделке отдали предпочтение мавританской манере, а во главу угла поставили разнообразие азулехос. Их было даже слишком много на вкус Морозини: такое изобилие разрисованных и раскрашенных изразцовых, плиток, казалось ему, несколько портило впечатление, хотя в умеренных количествах они были очень хороши. Впрочем, в целом ансамбль был, безусловно, очарователен.
Что же до названия – «султанский» дворец носил имя знаменитого прокуратора Иудеи, – им он был обязан дону Фадрику Энрикесу де Рибейра, первому маркизу Тарифа, который, совершив паломничество в Святую Землю, пожелал, чтобы его обиталище напоминало хоромы Пилата. Возможно, это была легенда, но ей охотно верили, и ежегодно во время Страстной недели именно отсюда брал начало «крестный путь», протекавший затем по улицам Севильи, которая, надо отметить, в своей средневековой части чрезвычайно походила на Иерусалим: белые, замкнутые в собственном пространстве дома с потайными садами и дворами, утопавшими в тени.